Хор храма Святой Великомученицы Екатерины в Санкт-Петербурге славился на весь город. А его главным украшением были супруги Артем и Лидия Вороновы. Он – баритон, глубокий, как омут; она – сопрано, парящее, как жаворонок. Оба – выпускники Консерватории, они не просто пели, а молились своими голосами, и когда их голоса сливались в «Милости мира» или «Достойно есть», казалось, сама благодать нисходит под древние своды, вознося сердца прихожан к Престолу Господню.

Лидия, помимо клироса, блистала на оперных сценах Европы. Но за ослепительными огнями рампы и благодарными овациями в их доме, наполненном дорогими инструментами и нотами, таилась тихая, неизбывная печаль. У них не было детей. Годы шли, а изящная колыбель, купленная когда-то с такой трепетной надеждой, в их светлой квартире, заставленной книгами, оставалась немым укором. Эта боль была их общим, сокровенным горем, которое они изливали только Богу в тишине вечерних молитв, держась за руки.

Лидия забеременела. Но вскоре радость сменилась кошмаром. Жуткий токсикоз сковал ее тело, превратив каждую минуту в борьбу за существование

И вот, казалось, чудо свершилось. Лидия забеременела. Первые дни были озарены счастьем, граничащим с благоговейным страхом. Но вскоре радость сменилась кошмаром. Жуткий, неукротимый токсикоз сковал ее тело, превратив каждую минуту в борьбу за существование. Она не могла есть, не могла пить, ее изнуряла непрестанная тошнота, превращавшая мир в серую, вращающуюся муть. Силы таяли, унося с собой последние проблески радости.

Помню, как сейчас, тот хмурый ноябрьский день, когда Артем позвонил мне, диакону: «Отец Дионисий, Лиду везут в больницу… Ее спасают… а ребенка… ребенка – не смогли…». Его голос, этот поставленный, мощный баритон, дрожал и срывался, как у потерянного мальчика.

В палате реанимации было бело и стерильно до жути. Лидия лежала неподвижно, маленькая и хрупкая под белым одеялом, лицо ее было прозрачным, как воск, и мокрым от беззвучных слез, катившихся по вискам и впитывавшихся в подушку. Артем, сидя у кровати, держал ее холодную, бессильную руку, и его мощные плечи содрогались от безмолвных рыданий. Он смотрел на нее с такой любовью и таким всепоглощающим отчаянием, что сердце сжималось. Они потеряли свое маленькое солнышко, едва успев ощутить его тепло. Врачи с суровым сочувствием объяснили: «Резус-конфликт. Шанс выносить и родить здорового ребенка в вашей ситуации – около десяти процентов. Не больше».

10 процентов. Эти слова прозвучали как огненный приговор, выжигающий последние островки надежды в их душах. Мечта о ребенке умерла, похороненная под грузом безличных медицинских терминов и горького, травмирующего опыта.

Но однажды, после поздней литургии, они вместе, как когда-то шли под венец, подошли к нашему настоятелю отцу Гермогену, седовласому старцу с глазами, полными неизреченной доброты и мудрости.

– Батюшка, – начал Артем, и голос его, обычно такой уверенный, срывался и садился на самых простых словах. – Мы… мы хотели бы взять благословение. Взять ребенка из детского дома. Как своего. Чтобы любить.

Отец Гермоген долго и пронзительно смотрел на них, словно видя самую глубину их израненных, но не ожесточившихся душ.

– Чада мои, – сказал он наконец, и его тихий голос зазвучал как колокол. – Быть родителем – это не плоть и кровь свою продолжить. Это душу свою другому человеку подарить. Сердце свое ему отдать. Идите с миром. Возьмите дитя. И Бог, утешивший людей Сиона, утешит и вас.

Они послушались. Через несколько месяцев в их доме, где так долго царила гнетущая тишина, зазвучал смех. Маленькая темноволосая девочка лет трех, по имени Анечка, смотрела на огромный, пугающий и новый для нее мир большими, испуганными и безгранично доверчивыми глазами. Артем часами сидел с ней на теплом полу, собирая замки из кубиков, а Лидия, забыв об оперных партиях и бельканто, тихо пела ей старинные колыбельные, гладя ее мягкие волосы.

Их жизнь наполнилась новым, святым и жертвенным смыслом – смыслом служения, защиты и тепла для этого маленького, беззащитного существа. Они отдавали Анечке всю свою нерастраченную любовь, и, отдавая, потихоньку, как рана затягивается молодой кожей, исцеляли свои собственные раны.

И вот, когда они уже всем сердцем прикипели к дочке и думать забыли о «десяти процентах», Лидия снова узнала, что ждет ребенка. Радость была стремительной и оглушительной, но тут же смешалась с леденящим душу животным страхом. Воспоминания о больничной палате, о физической боли и душевной пустоте возвращались к ним каждую ночь, как призраки. Но мысль отказаться от этого дара, от этой крошечной, едва затеплившейся жизни, даже ради собственного спокойствия и безопасности, не возникла ни на миг. Это была их Голгофа, и они были готовы взойти на нее вместе, держась за руки, с верой, надеждой и любовью, которая, как они теперь знали, сильнее смерти.

И Господь, видя их смиренную веру, их жертвенную любовь к чужому ребенку и их мужество, сотворил чудо

9 месяцев стали для них временем сугубой, непрестанной молитвы. Артем не отходил от Лидии ни на шаг, оберегая ее сокровенное таинство. Анечка, словно чувствуя что-то важное, подолгу сидела рядом, ласково и осторожно гладила мамин живот и шептала: «Не бойся, братик».

И Господь, видя их смиренную веру, их жертвенную любовь к чужому ребенку и их мужество, сотворил чудо. Беременность, вопреки всем мрачным прогнозам, протекала удивительно спокойно и светло. А в день родов в родзале той самой больницы, что когда-то стала для них местом скорби, раздался сильный, зовущий к жизни крик их сына.

«По шкале Апгар – 8 баллов! Поздравляем, у вас богатырь!» – сказал врач, и в его голосе звучало неподдельное удивление и радость.

Артем, стоя на коленях у кровати жены, не мог вымолвить ни слова, лишь прижимал к щеке ее руку, обливаясь слезами безмерного облегчения и счастья. Лидия, бледная, уставшая, но сияющая изнутри неземным светом, смотрела на своего мальчика, а потом на мужа, и в ее глазах была вся вселенная любви, прошедшей через горнило испытаний и возродившейся в двойном чуде.

Теперь на ранней литургии в левом клиросе стоят Артем и Лидия, а в первом ряду храма сидит темноволосая девочка, уже умеющая читать по-церковнославянски, и тихо качает коляску, в которой спит ее младший братик – тот самый, чье рождение врачи называли чудом с вероятностью в 10 процентов.

Дивны дела Твои, Господи, и нет им числа! Ведь иногда Ты посылаешь нам ангела в образе сиротки, чтобы указать дорогу к другому, еще большему чуду. И настоящее чудо – это не сухая статистика, а безграничная любовь, которая, отдавая себя, умножается и побеждает любой, самый страшный и бесчеловечный приговор.